Фрейд здесь указывает на факт, что принято считать: Моисей изображён Микеланджело согласно тексту Ветхого Завета (Книга Исход, глава 32). Народ, устав ждать Моисея, возводит в культ золотого тельца и возносит ему хвалу. А пророк, испросив у Господа спасения для неразумных и получив скрижали Завета, увидев празднества у фетиша, приходит в ярость. Момент столкновения двух миров, сцена, в которой Моисей приносит легковерным людям весть «о дне взыскания», согласно Библии, исполнена неистовства. Источник утверждает, что пророк кинет наземь Слово Божье, начертанное на скрижалях.

Я, к сожалению, слишком ленива, чтобы искать того самого первооткрывателя, того самого учёного, благодаря которому мнение, что перед нами Моисей из главы 32 живёт в научной литературе и поныне. Впрочем, всякий исследователь описывал эмоции Моисея на свой лад, но первый, кто возразил хору специалистов-искусствоведов, был наш дорогой Зигмунд. И крайне интересны те выводы, к которым приходит знаток в одной сфере и, казалось бы, дилетант в другой: «В библейской трaдиции Моисей предстaёт перед нaми человеком вспыльчивым, склонным к бурному проявлению стрaстей. Тaк, в приступе прaведного гневa он зaколол мечом одного египтянинa, который издевaлся нaд изрaильтянином, и поэтому был вынужден бежaть в пустыню. В состоянии aффектa он тaкже рaзбил вдребезги обе скрижaли, текст которых был нaписaн рукой сaмого Богa. <…> Микелaнджело устaновил, однaко, нa гробнице Пaпы совсем другого Моисея, который во многом превосходит кaк Моисея Библии, тaк и Моисея – реaльное историческое лицо. Он перерaботaл мотив рaзбитых скрижaлей, рaзгневaнный Моисей не рaзбивaет скрижaлей, нaоборот, видя, что скрижaли могут рaзбиться, он обуздывaет свой гнев. Этим Микелaнджело вложил в фигуру Моисея нечто новое, возвышaющее его нaд людьми: мощное тело, нaделённaя исполинской силой фигурa стaновятся воплощением высокого духовного подвигa, нa который способен человек, – подвигa подaвления своих стрaстей, повинуясь голосу высокого предназначения».

На мой взгляд, это очень серьёзный для нашей культуры шаг, одна из ступеней на пути постижения задумки Микеланджело. Фрейд изначально утверждает, что замысел художника должен был быть понят зрителем как можно более точно – только тогда и запустит механизм эмоции. Так, мы должны стать со-участником создателю. Наша задача – суметь обнаружить и пережить предложенное чувство. Проявить такое важное для искусства со-чувствие.

Мне не известно о работах российских современных авторов о Моисее Микеланджело. Только россыпи замечаний специалистов – несколько абзацев тут, несколько фраз там. Но скорее всего, тема эта тогда – ещё сто лет назад – была оставлена. Искусствоведение со временем стало свысока относиться к оценке произведений с точки зрения эмоционального воздействия, считая волнение при встрече с грандиозным уделом профанов. Хотя на самом деле стоило бы подарить простому смертному хоть немного понимания. Ведь именно ради эмоции, нового переживания, слияния зрительного и чувственного опыта люди и сегодня готовы совершать великие путешествия.

Разглядывая Моисея, воспринимая его позу, я сразу же отказалась от общего мнения, что в фигуре пророка «живёт ярость и порыв разбить скрижали». Впрочем, не согласна я и с Фрейдом до конца. Я не вижу здесь, как пишет доктор, «презрительно-гневного взгляда». Это уже к вопросу его собственного «комплекса вины». Перед нами фигура Пророка, и Микеланджело подчёркивает его исключительность всеми возможными средствами. Вплоть до буквальных. На голове исполина небольшие рожки, которые жили в тексте Библии на латыни ошибкой перевода – не рогат был Моисей, но после встречи с Богом от головы его начинает исходить сияние. И даже не имея представления об этом недоразумении, нас – поголовно неграмотных, с точки зрения человека эпохи Возрождения, – и эта странная деталь лишь укрепляет в идее удивительного, невероятного, непостижимого. Таково и было художественное намеренье художника. Что любопытно – ведь рожек этих не было бы видно совсем, как только статуя была бы установлена, как ей должно. Впрочем, вполне вероятно, что великий скульптор учитывал и высоту, и работу света – быть может, он продумал какой-то спецэффект.

Очень важно ещё учесть: по идее, фигуру Моисея сопровождали ещё три статуи где-то там – на высоте более четырёх метров по сторонам мавзолея. Сегодня его фигура установлена неверно – ведь та гробница папы Юлия II не была исполнена. Но, по задумке Микеланджело, скульптуре Моисея на высоком втором ярусе – в пару пророку, в смысловую рифму – должен был существовать и апостол Павел с мечом. Две другие скульптуры – Vita active и Vita contemplative, также расположенные по углам гробницы, олицетворяли Жизнь внешнюю и Жизнь внутреннюю. И, продолжая раздумывать обо всём этом, можно ведь прийти к выводу: перед нами Моисей, но не из 32-й главы Исхода.

Сегодня нам не очень удачно даны точки обзора, и нет подхода к этой скульптуре. Однако есть поле для попыток истолкования замысла великого скульптора. Пусть даже Моисей расположен теперь значительно ниже задуманного и доступен для обозрения лишь с двух сторон, в то время как Микеланджело предполагал возможность кругового обхода, тем не менее у нас остаётся возможность оценить тот контрапост, который сведёт с ума не одно столетие.

Мы знаем, как этот художник умел использовать этакие «архитектурные жесты» – подобные развороты тела в пространстве. Из них сивиллы складывают на потолке Сикстинской капеллы свои диалоги. И, сосредоточившись здесь на попытке понять замысел Микеланджело, мы должны попробовать – в прямом смысле этого слова: ощутить. Мы должны повторить скульптуру своим телом, как минимум умозрительно принять подобное положение и к себе прислушаться. Но прежде следует рассмотреть фигуру Моисея со всех возможных сторон и с наибольшей подробностью.

Последовательно шествуя от фронтального долгого взгляда пророка, устремлённого мимо и в вечность, через волну его обеспокоенности, к точке, за которой он обретёт уверенность, можно обнаружить, что эта фигура живёт внутренним колебанием. И даже если принять расхожее мнение, что пророк остановлен в минуту, когда он наблюдает торжество доктрины золотого тельца – нет в нём ярости. Скорее размышление: а стоит ли, возможно ли противопоставить этому – другое знание, то, что так крепко прижимает он к правому боку, словно рану. К скрижалям это могучее тело стремится, и в скрижалях находит оно опору.

Моисей для Микеланджело в первую очередь тот, кто видел Бога, кто говорил с Ним. Не просто тот, чьё неистовство было в силах останавливать народы. И Микеланджело, как мне кажется, сумел запечатлеть именно пережитое Откровение. И не от присутствия ли Божественного шевелится борода пророка так, что приходится держать её рукой? Как знакомо это чувство шевеления волос, эта физиологическая реакция на пронзительность эмоции или мысли! И вместе с тем движение руки Моисея – это решение одарённого ремесленника, который не мог позволить обязательной (по канону) бороде растечься по мрамору торса бесформенной массой.

Живёт в этой скульптуре ещё и уловимое желание защитить две такие хрупкие, по сравнению с могуществом фигуры, дощечки. И поза эта сложная для нашего восприятия, потому что нет в ней пока такой знакомой по XVIII и XIX векам «карикатурности» проявления движения. Эмоция иначе трактуется «Новым временем» (как принято называть его в учебниках), и чуткость человека к собственному телу, его внутренней динамике, воспитанная так называемыми Тёмными веками, где малейшее шевеление – есть знак, была почти совсем утеряна в Просвещение. Оно подхватило из вороха свидетельств самую себе симпатичную, ироничную, подходящую эпохе по настроению версию. И все мы дети их объяснений мира. Но Позднее Возрождение – время Микеланджело, это в первую очередь время, которое размышляет о том, что человек способен повелевать миром, что в он силах предписывать законы и самой природе, и, конечно же, её художественному воплощению.

Микеланджело не успеет закончить гробницу для папы Юлия II. Он будет разрабатывать и перерабатывать свой замысел вновь и вновь. Он быстрее возведёт купол собора Святого Петра в Ватикане! И недаром воспитатель русского искусствоведения Борис Робертович Виппер называет этот проект великого художника «могилой Высокого Возрождения». В течение хода работ над папской усыпальницей фактически успело устареть целое художественное направление. Время потребовало иных подходов, иных смыслов, и ведь